А потом... потом, может быть, я наконец пойму, откуда я, а не где мне жить.
Шуршат, осыпаются желтые тополиные листья. Они тонким ковром (пока тонким!) покрывают растрескавшийся асфальт. Город умирает, у города нет больше сил бороться. Город сдает позиции. И скоро, очень скоро зима поднимет над ним свои белые флаги. На этих флагах не будет золотых лилий французского короля, но победа будет абсолютна.
Шорох. Наверное так же шуршали бы страницы, если бы я читала книгу. Если бы я читала книгу из бумаги, если быть точнее. Но я давно не читала бумажных книг, поэтому вместо поэтичного шороха в высшей степени тривиальное шелканье кнопки "Page down". А слова, лишенные бумажных страниц, забывшие прикосновение пальцев, ставшие ноликами-единичками двоичного кода, все же похожи на осенние листья. Слова останутся словами, что бы с ними не сделал человек. Слова никогда не утратят ни своего очарования, ни своей силы. В словах - жизнь. В словах - смерть. В словах злость и милосердие. И действительно важные слова не теряют своей силы, где бы их не прочли.
Слова похожи на листья. Тихонько шурша они покрывают мой мозг ковром чувств, воспоминаний и ассоциаций. Они до боли врезаются в мозг и вызывают к жизни слезы. А слезы душат, мешают дышать и заполняют тишину комнаты вздохами и всхлипами. Слезы виснут на ресницах, горячими ручейками стекают по щекам, мелкими каплями остаются на пальцах... И напоминают о том, что слова похожи на желтые осенние листья. Словам не нужен ни маршальский жезл, ни корона короля. Они властвуют безраздельно, заставляя любить и ненавидеть, восхищаться и презирать, смеяться и горевать. Слова заставляют полюбить людей, которых никогда не было. И эти люди, не тени, не химеры, не плод больного воображения автора, живые люди из плоти и крови входят глубоко в сердце, заставляя его сладостно сжиматься, оставляя на нем глубокие царапины воспоминаний...
Велики люди, настолько полно владеющие словами. Велика та сила, заставляющая нас верить и страдать. Эта сила не приходит со временем. Она или есть, и тогда ты можешь больше всех земных властителей, тогда ты бог. Или ее нет, и ты никогда не ощутишь эту чудесгную власть.
Что значу я, бездарная графоманка, в сравнении с Великими?! Кому нужны жалкие попытки писать, когда с каждой прочитанной сточкой понимаешь, что ТАК писать ты никогда не сможешь, более того, ты никогда не сможешь даже в несколько раз хуже? Бессилие. Дрожащие руки. Тоска.
Листья-слова несутся по городу-мозгу и их ничем не остановить. Для них нет преград и границ, город уже сдался, над ним уже полощатся на ветру вражеские знамена. Да и вражеские ли? Кто хотел мне зла? Дюма? Нет, вряд ли. Он хотел, чтобы я что-то нашла, чтобы что-то приняла к сведению, что-то отвергла, над чем-то посмеялась, а кое-где поплакала... Что ж... Если он хотел именно этого - я справилась с задачей. Если я правильно его поняла, то моя задача читательницы (очень непростая задача, не всякий справится) выполнена на отлично.
А если нет? А если нет - уже неважно.
Только смеяться и шутить уже не хочется. Дюма создал тех самых живых людей, которых можно полюбить. Тех, с кем хочется поговорить, подойти, положить руки на плечи и помочь. Тех, кого считаешь лучшими друзьями несмотря на то, что их в природе никогда не было.
И ничео не случилось. Просто интриган погубил милого, доброго, в общем-то бестолкового, но от этого не менее хорошего человека. Просто глупая девчонка убила любовь и веру. Просто невростеничная дурочка забрала жизнь человека, который любил ее больше этой самой жизни. Просто с доброй улыбкой на благородном лице ушел из жизни человек, которого смерть не имела права забирать с собой (а может, смерть и правильно поступила... Кто ж ее, Смерть, знает?). Просто священник навсегда проклят сам собой. Просто амбициозный гасконец добился того, о чем мечтал, но не имел счастья этим насладиться.
Все как нельзя более просто: власть не не принесла Арамису счастья, смерть отобрала у д'Артаньяна одного за другим друзей, Любовь убила Рауля и Атоса, доверчивость погубила Портоса...
А я пробегаю вглядом по строчкам и плачу. И четко осознаю свою беспомощность и чужое величие. И понимаю, что сколько бы сейчас не плакала, сколько бы не боялась заплакать вновь - я все равно буду бесчисленное множество раз перечитывать эти книги. И чем больнее отпечатаются слова в моем мозгу, тем больше я полюблю этих людей и тем больше буду благодарна одному из Великих - Александру Дюма.
Шпага остра, словно лезвие бритвы,
Против шести нелегко в одиночку,
Совестно жизнь покидать без молитвы,
Хоть продана она черту в рассрочку.
Долгие годы со смертью играя,
Можно ее презирать научиться
И перестать, жатву ей собирая,
Славой лихого бретера гордиться.
Лунные блики на крышах покатых,
Влажны от крови ступени кривые,
Правых здесь нет, как и нет виноватых,
Прямо по мертвым ступают живые.
Я проиграл, говоря беспристрастно,
Жизнь отдаю слова честного ради,
Гибель бретера не будет напрасна,
Значит, не вовсе останусь внакладе. (Дэль)
P. S. Похоже с кажой книгой я становлюсь все более чувствительной. Это ненормально? Нет, пожалуй... Большим отклонением было бы мое хладнокровие при прочтении. Я плачу, значит я могу чувствовать, значит я не циничная свинья, которая будет спокойно смотреть на чужую смерть. А где, интересно, граница, отделяющая подлинные чувства от сентиментальной манерности? Эх, черт возьми, кто бы мне это сказал?
P. P. S. Не судите колдунью-графоманку слишком строго, просто у нее гораздо больше чувств чем мыслей, а мыслей в несколько раз больше, чем слов.
Шорох. Наверное так же шуршали бы страницы, если бы я читала книгу. Если бы я читала книгу из бумаги, если быть точнее. Но я давно не читала бумажных книг, поэтому вместо поэтичного шороха в высшей степени тривиальное шелканье кнопки "Page down". А слова, лишенные бумажных страниц, забывшие прикосновение пальцев, ставшие ноликами-единичками двоичного кода, все же похожи на осенние листья. Слова останутся словами, что бы с ними не сделал человек. Слова никогда не утратят ни своего очарования, ни своей силы. В словах - жизнь. В словах - смерть. В словах злость и милосердие. И действительно важные слова не теряют своей силы, где бы их не прочли.
Слова похожи на листья. Тихонько шурша они покрывают мой мозг ковром чувств, воспоминаний и ассоциаций. Они до боли врезаются в мозг и вызывают к жизни слезы. А слезы душат, мешают дышать и заполняют тишину комнаты вздохами и всхлипами. Слезы виснут на ресницах, горячими ручейками стекают по щекам, мелкими каплями остаются на пальцах... И напоминают о том, что слова похожи на желтые осенние листья. Словам не нужен ни маршальский жезл, ни корона короля. Они властвуют безраздельно, заставляя любить и ненавидеть, восхищаться и презирать, смеяться и горевать. Слова заставляют полюбить людей, которых никогда не было. И эти люди, не тени, не химеры, не плод больного воображения автора, живые люди из плоти и крови входят глубоко в сердце, заставляя его сладостно сжиматься, оставляя на нем глубокие царапины воспоминаний...
Велики люди, настолько полно владеющие словами. Велика та сила, заставляющая нас верить и страдать. Эта сила не приходит со временем. Она или есть, и тогда ты можешь больше всех земных властителей, тогда ты бог. Или ее нет, и ты никогда не ощутишь эту чудесгную власть.
Что значу я, бездарная графоманка, в сравнении с Великими?! Кому нужны жалкие попытки писать, когда с каждой прочитанной сточкой понимаешь, что ТАК писать ты никогда не сможешь, более того, ты никогда не сможешь даже в несколько раз хуже? Бессилие. Дрожащие руки. Тоска.
Листья-слова несутся по городу-мозгу и их ничем не остановить. Для них нет преград и границ, город уже сдался, над ним уже полощатся на ветру вражеские знамена. Да и вражеские ли? Кто хотел мне зла? Дюма? Нет, вряд ли. Он хотел, чтобы я что-то нашла, чтобы что-то приняла к сведению, что-то отвергла, над чем-то посмеялась, а кое-где поплакала... Что ж... Если он хотел именно этого - я справилась с задачей. Если я правильно его поняла, то моя задача читательницы (очень непростая задача, не всякий справится) выполнена на отлично.
А если нет? А если нет - уже неважно.
Только смеяться и шутить уже не хочется. Дюма создал тех самых живых людей, которых можно полюбить. Тех, с кем хочется поговорить, подойти, положить руки на плечи и помочь. Тех, кого считаешь лучшими друзьями несмотря на то, что их в природе никогда не было.
И ничео не случилось. Просто интриган погубил милого, доброго, в общем-то бестолкового, но от этого не менее хорошего человека. Просто глупая девчонка убила любовь и веру. Просто невростеничная дурочка забрала жизнь человека, который любил ее больше этой самой жизни. Просто с доброй улыбкой на благородном лице ушел из жизни человек, которого смерть не имела права забирать с собой (а может, смерть и правильно поступила... Кто ж ее, Смерть, знает?). Просто священник навсегда проклят сам собой. Просто амбициозный гасконец добился того, о чем мечтал, но не имел счастья этим насладиться.
Все как нельзя более просто: власть не не принесла Арамису счастья, смерть отобрала у д'Артаньяна одного за другим друзей, Любовь убила Рауля и Атоса, доверчивость погубила Портоса...
А я пробегаю вглядом по строчкам и плачу. И четко осознаю свою беспомощность и чужое величие. И понимаю, что сколько бы сейчас не плакала, сколько бы не боялась заплакать вновь - я все равно буду бесчисленное множество раз перечитывать эти книги. И чем больнее отпечатаются слова в моем мозгу, тем больше я полюблю этих людей и тем больше буду благодарна одному из Великих - Александру Дюма.
Шпага остра, словно лезвие бритвы,
Против шести нелегко в одиночку,
Совестно жизнь покидать без молитвы,
Хоть продана она черту в рассрочку.
Долгие годы со смертью играя,
Можно ее презирать научиться
И перестать, жатву ей собирая,
Славой лихого бретера гордиться.
Лунные блики на крышах покатых,
Влажны от крови ступени кривые,
Правых здесь нет, как и нет виноватых,
Прямо по мертвым ступают живые.
Я проиграл, говоря беспристрастно,
Жизнь отдаю слова честного ради,
Гибель бретера не будет напрасна,
Значит, не вовсе останусь внакладе. (Дэль)
P. S. Похоже с кажой книгой я становлюсь все более чувствительной. Это ненормально? Нет, пожалуй... Большим отклонением было бы мое хладнокровие при прочтении. Я плачу, значит я могу чувствовать, значит я не циничная свинья, которая будет спокойно смотреть на чужую смерть. А где, интересно, граница, отделяющая подлинные чувства от сентиментальной манерности? Эх, черт возьми, кто бы мне это сказал?
P. P. S. Не судите колдунью-графоманку слишком строго, просто у нее гораздо больше чувств чем мыслей, а мыслей в несколько раз больше, чем слов.